|
2006-06-29 11:50:31  Тот факт, что отношения между США и Россией ухудшаются (и, по всей видимости, продолжат ухудшаться), не является следствием ни заговора, ни чьего-то злого умысла. Корни этого процесса в том, как режимы в Москве и Вашингтоне воплощают стратегические повестки дня на основе выбранных идеологий.
Новый курс Вашингтона
У нынешней идеологии Вашингтона два источника. Первый – это трагедия 11 сентября 2001 года. Другое "родовое пятно" администрации – ее неоконсерватизм. Если какие-то постулаты "неоконсервативной идеологии" во внешней политике и существуют, то главный из них можно сформулировать следующим образом: интересы и безопасность Америки гораздо легче обеспечивать в мире, где торжествует политическая свобода (отсюда и принятие в качестве идеала инаугурационной речи президента-демократа Джона Кеннеди). Для неоконсерваторов принципиальной является связь между тем, как государства ведут себя внутри страны, и их внешней политикой.
В этом смысле показательна эволюция госсекретаря Кондолизы Райс. Она была выдвиженцем генерала Брента Скоукрофта – ведущего "реалиста" Вашингтона, помощника президента Джорджа Буша-старшего по национальной безопасности. Скоукрофт олицетворял собой взгляд на стабильность как кардинальную ценность и цель американской внешней политики. В 1998-м Райс начала обучать губернатора Техаса Джорджа Буша-младшего внешней политике. И судя по его речам в ходе президентской кампании и в первые девять месяцев правления новой администрации, "реализм" в ней явно преобладал. Неважно, что там у русских за государство – советское тоталитарное, новое демократическое,– важно, сколько у них ракет с ядерными боеголовками.
11 сентября 2001 года взорвало аксиомы реализма. Поддержание статус-кво обернулось неприемлемым риском. Президент Буш и его помощник по нацбезопасности неожиданно для себя стали неоконсерваторами. Америка, которая еще неделю назад почивала на лаврах победы в холодной войне – самая сильная, неуязвимая и абсолютно самодостаточная,– упала с олимпа на землю, кровоточащая, испуганная и озирающаяся в поисках друзей. Именно друзей, а не бизнес-партнеров вроде Саудовской Аравии, взрастившей 15 из 19 террористов.
И вот тут Россия вышла на первый план – решительно и уверенно, как будто ждала этого момента. Звонок Владимира Путина Джорджу Бушу; согласие Москвы на использование своего воздушного пространства и на размещение баз в Центральной Азии; взаимодействие спецслужб. И все это – решительно, щедро, без предварительных условий, не торгуясь.
Когда сущность режимов и их идеология вдруг стали важны для новоиспеченных неоконсерваторов из Белого дома, стал важен и внутренний порядок России, а подсчет ракет превратился в задачу третьестепенную. Выяснилось, что Россия осени-2001 – вовсе не Китай. Там есть и политические свободы, и свобода вероисповеданий, и тогда еще реальная оппозиция, и свободная пресса. А либеральные реформы в экономике осуществляются вполне серьезно и с размахом.
Новый курс Москвы
Но, согласно любимому историей (и Энгельсом) парадоксу, в триумфе уже вызревали семена поражения. Когда российская власть сменила приоритеты внутренней и соответственно внешней политики, преградой во взаимоотношениях стала та самая неоконсервативная доминанта в определении американских национальных интересов, которая ранее привела к небывалому сближению Москвы и Вашингтона.
Со второй половины 2003 года становится все более очевидным: режим Владимира Путина – это не исправление "перекосов" 1990-х при продолжении стратегической линии Бориса Ельцина. Наоборот, доминирующая идеология словно переполнялась глубоким стыдом за "хаос" 1990-х, проявившийся прежде всего в ослаблении государства. В этой перспективе и внутренняя, и внешняя политика виделись как результат заговора, продукт изощренных политтехнологий, "проплаченных" олигархами, а не как следствие сознательного и свободного, хотя и реализованного не лучшим образом выбора россиян.
Снова восторжествовали традиционные для России постулаты: государство тождественно обществу; все, что хорошо для государства, априори хорошо для страны; укрепление государства есть укрепление общества. В Кремле заключили, что децентрализация политики и экономики 1990-х была неадекватной и во многом вредной. Следует реанимировать роль государства, занять "командные высоты" в экономике, вернуть себе "бриллианты" из экономической "короны" и навсегда утвердить контроль исполнительной власти над всеми другими ее ветвями.
Последовавшие изменения во внешней политике лежали в русле той же логики. Прозападная политика предыдущего режима была подвергнута идеологической ревизии. Развал СССР назвали самой большой геополитической катастрофой ХХ века. Отсюда и новые императивы внешней политики: движение на Запад не форсировать и "жертв" ему не приносить. Там, где возможно, восстанавливать и укреплять прежние связи на бывшей советской территории. Те новые государства, которые окажут содействие в этом, будут поощрены; те, что воспрепятствуют,– наказаны.
Конечно, это не возвращение к политике СССР. Во внешней политике России просматриваются прагматизм, стремление к "свободе рук", к классической Realpolitik. Не связывать себя абстрактными принципами ("западная цивилизация", "свобода", "права человека"), а маневрировать. Не вступать в "идеологические" альянсы, а "работать" со странами на двусторонней основе. Долгосрочные результаты менее важны, нежели установление контактов и те дивиденды, которые они приносят сейчас. Россия прибегает к тактике, известной в бизнесе как asset leveraging: наиболее эффективное размещение активов. Акцент делается на областях "сравнительных преимуществ", будь то ядерные технологии, системы обычных вооружений или энергетика.
"Новый курс" Москвы наиболее отчетливо проявился в ситуации с Ираном. Именно она обусловила самую серьезную ссору с Вашингтоном. Ситуация вокруг Ирана используется для достижения той же метацели – возвращения на мировую арену в качестве ключевого игрока. Отсюда и тактика России в ходе переговоров: как можно дольше откладывать "момент истины", защищая статус-кво и оттягивая "продажу" товара (российской поддержки), чтобы увеличить его цену.
B иные времена такая политика Москвы, возможно, и не вызывала бы серьезных проблем в отношениях с Вашингтоном. В конце концов, привыкли же там к дипломатии Франции. Но времена не те и не те ценности. Коса "постсентябрьского" активизма США – с его акцентом на свободу и демократию как центральные элементы национальной безопасности и на "распространение демократии" в качестве одного из ключевых средств ее обеспечения – нашла на камень постсоветской и постимперской реставрации России, суть которой заключается в экономической и политической рецентрализации и Realpolitik за рубежом. Вследствие этого ценностного размежевания Россия и Америка принялись дрейфовать в противоположных направлениях.
ЛЕОН АРОН, директор российских исследований Американского института предпринимательства
|
