Долгий год российской политики |
| 2006-07-17 13:31:57  Историки и социологи часто используют понятие "долгих" и "коротких" столетий или десятилетий.
Продолжительность того или иного исторического периода определяется не календарными вехами, а знаковыми событиями. Например, прошлый век начался на самом деле в июле 1914-го, когда выстрел в Сараеве разрушил старую добрую Европу. Завершился же он то ли крушением СССР в декабре 1991 года ("короткий" XX век), то ли, напротив, "долгим десятилетием" от падения Берлинской стены в ноябре 1989-го до атаки "Аль-Каиды" на США в сентябре 2001 года.
Саммит "большой восьмерки" в Санкт-Петербурге завершает очень важный "долгий год" российской внешней политики, растянувшийся на 20 месяцев. Он ознаменовался трансформацией самовосприятия России и изменением ее места в мире.
"Долгий год" ведет отсчет от ноябрьского Майдана-2004, где прежнему образу постсоветского пространства был нанесен смертельный удар. Украинский шок уничтожил остатки иллюзий – как относительно уникальной роли Москвы на просторах экс-империи, так и насчет готовности Запада признавать эту роль.
Кремль пришел к выводу, что успеха Россия может добиться исключительно в качестве державы с глобальными, а не региональными амбициями. На протяжении длительного времени и у нас, и на Западе считалось, что, поскольку Российская Федерация по своим возможностям несопоставима с Советским Союзом, глобальные амбиции остались в прошлом. Но, будучи по многим параметрам великой державой, она способна и должна действовать в региональном масштабе.
Результат налицо: с середины 1990-х годов до середины текущего десятилетия влияние Москвы на прилежащих территориях неуклонно сокращалось. Быть центром региональной политики Россия, как выяснилось, просто не умеет. Даже имея на руках все козыри, Кремль проигрывал довольно простые партии. Причем не только крупным "геополитическим конкурентам", но и, что особенно обидно, руководителям постсоветских стран, которые ухитрялись использовать неуклюжие российские амбиции в собственных интересах.
Растущая мировая нестабильность вернула Россию на глобальную арену. Как ни парадоксально, здесь у Кремля, начавшего собирать воедино то, что осталось от советского внешнеполитического наследия, больше возможностей для успешной игры, чем на арене локальной. Скажем, ядерный потенциал бесполезен в отношениях, например, с Украиной или Грузией, зато среди великих держав он по-прежнему весом. Играя по всему полю – а активизация заметна от Латинской Америки до Ближнего Востока,– Россия может добиться большего и в собственном "подбрюшье". Расширяется ассортимент интересов для торга, взаимной увязки и разменов с другими влиятельными игроками. Грация слона, бессмысленная в посудной лавке, уместна в вольере, где резвятся, толкая друг друга, столь же крупные особи.
Понятно, что основная причина российского взлета – небывалая сырьевая конъюнктура и всемирная истерия по поводу стабильности энергопоставок. Модель, которую Кремль предлагал с начала президентства Владимира Путина, негласно принята. Россия готова конструктивно сотрудничать с клиентами в развитых странах, но на равноправных основаниях и при условии, что наше внутреннее устройство никого не касается. Партнеры, по сути, больше не возражают. Степень равноправия определяется в процессе жесткого торга. Зато слово "демократия" по частоте употребления европейскими представителями в разы уступает теперь слову "газ", а Соединенным Штатам помогает решать более насущные проблемы, включенные в общий "разменный" пакет.
Правда, следующий "большой год" российской внешней политики (а продлиться он может до новых выборов) обещает быть крайне сложным. Современное российское видение мировой ситуации как ожесточенной конкурентной борьбы по любому вопросу формирует и соответствующую внешнюю среду. В игре по гамбургскому счету, права на участие в которой снова добилась Россия, ставка резко возрастает и никакое снисхождение не предусматривается. И здесь быстро станет понятно, насколько новые российские амбиции обеспечены фундаментальными, а не чисто конъюнктурными возможностями.
|
